Несколько таких слуг, всегда готовых к его появлению, как раз возникли рядом с Ультрамаринами, стоящими на парапетной стене. Они почтительно разгладили перья, которые не улеглись сами. Маховые, огромные и соединенные напрямую с летными мышцами, всегда возвращались в нужное положение, но кроющие часто требовали внимания. Он вновь чуть приподнял крылья, чтобы слуги могли добраться до всех перьев. Уложив их, они повесили на сомкнутые суставы драгоценные цепочки.

Он махнул рукой, отпуская их, и они с поклонами исчезли в тенях, из которых явились.

Сангвиний прошел мимо неподвижных защитников Геры — инвитских стражей, благороднейших из воинов Жиллимана. Космодесантников можно было принять за статуи, и знамена в их руках, развевающиеся на ветру, казались более живыми, чем сами легионеры. Мимо пробежала когорта Преценталианской Гвардии, резко отсалютовав ему, не сбиваясь с идеально четкого шага. Сангвиний в ответный жест вложил столько уважения, сколько мог, и скрыл недовольство за торжественным выражением лица. Империя Жиллимана была поистине огромна, но при этом являлась лишь частью куда большего целого, и четкие границы Империума Секундус давили на него, словно стенки кукольного домика. От того, что здесь нельзя было и шагу ступить, не наткнувшись на солдат брата, ощущение ловушки только усиливалось.

В этот час просителей на Приемной площади не было. Воинов Жиллимана здесь сменяла Сангвинарная Гвардия из легиона Кровавых Ангелов, и вместо синих статуй стояли золотые.

Площадь представляла собой широкий амфитеатр в середине крепости, и, на его взгляд, больше походила на арену, чем на присутственное место. Двери в его тронный комплекс находились в дальней стороне. Несмотря на свой рост, он чувствовал себя незначительным, пока пересекал ее.

Ощущение незначительности резко контрастировало с эмоциями, возникающими на ней в остальное время. Днем площадь усиливала клаустрофобию, которую он испытывал в роли императора. Сразу после создания Империума Секундус воины из всех легионов принялись требовать его внимания. Это прошло, когда расколотые легионы влились в разноцветные ряды армии: в конце концов, они были воинами и, когда шок от предательства прошел, принялись думать, как отомстить. Но место легионеров заняли смертные люди со всей империи Жиллимана. Государственные дела поглощали целиком, и им было все равно, номинальный правитель перед ними или нет. Сангвиний даже не представлял, как Робауту удается управлять такой обширной коллекцией миров, не выходя из себя каждые десять минут. Когда площадь была заполнена, она действительно казалась совсем небольшой.

Не все просители приходили по делу, некоторые просто хотели взглянуть на Сангвиния. Эти паломники тревожили его, но число их росло с каждым днем. Они страстно любили своего божественного ангела-императора и рассказывали про него истории, на фоне которых правда меркла. Ходили слухи, что растет культ, в котором его почитают как бога. Это пугающее повторение Лоргаровой ереси было даже сильнее из-за страха, что Терра пала от руки Воителя. Теперь и Сангвиний столкнулся с неприятной необходимостью отрицать свою божественную природу.

Он был ангелом лишь с виду. Он не был богом.

Все позвоночные организмы на Терре были тетраподами — имели строго четыре конечности. У него было шесть. Он сильно сомневался, что к нему относились бы с таким почтением, имей он дополнительную пару рук вместо крыльев. Ни у одного из его братьев не было лишних конечностей или чего-либо подобного. Восхищаться четырехруким императором было бы сложно.

У всех примархов были свои особенности: похожий сверхчеловеческий организм, но уникальный набор многочисленных талантов, которыми наделил их отец. Некоторые имели физические странности, но почти все были получены не от отца: руки Ферруса, отсутствующий глаз у Магнуса, угольно-черная кожа Вулкана, варварские импланты Ангрона. Возможно, в его случае было то же самое, и крылья ему дал кто-то другой? Он знал, что это не божественный дар, и всегда боялся, что причина их появления лежит совсем в иной стороне, а после Сигнуса эти страхи только усилились.

Его крылья были мутацией и делали единственным выродком среди всех примархов.

И тем не менее они были частью его тела с рождения. Да, в глубине души он боялся знать, откуда они взялись, но тем не менее любил их всем сердцем. Они принесли много хорошего. В конце концов, разве не их красота удержала от убийства племена Ваала, всегда ненавидевших мутантов? А одиноко паря в небесах Макрагга, он не раз задумывался, что, быть может, именно страх порчи, который вызывали в нем крылья, и не дал ему оступиться.

Макрагг подвергал его испытанию, как в свое время подверг Сигнус, только испытание было иным. Если на Сигнусе ему пришлось овладеть своей врожденной яростью, то здесь ему следовало пойти дальше и научиться терпению, прежде чем придет время новой встречи с Ка’бандхой. Она была так же неизбежна, как смерть в его видениях.

Он иронично улыбнулся. Ярость зарождалась в нем легко; спокойствие же, за которым можно было ее спрятать, давалось куда тяжелее, хотя он и давно его тренировал. Терпение никогда не было его сильной стороной.

Высокие двери в аудиенц-зал широко распахнулись при его приближении. Длинный проход, изукрашенный, как соборный неф на каком-нибудь провинциальном мирке, разделял надвое очередное огромное пространство. В приемные часы здесь тоже возникало столпотворение, но вечером не оставалось никого, кроме его почетной стражи. Статуи макраггских боевых королей выстроились вдоль дороги к дальней стене, где второй комплект дверей, гигантских, бронзовых, встроенных в многосводчатую арку, вел в переднюю комнату тронного зала. Сангвиний направился к ним, испуская резкий запах свежего воздуха, и вместе с этим запахом уходило последнее ощущение свободы.

— Надеюсь, это что-то важное, Азкаэллон, — сказал он про себя.

Вторые двери открылись. Приемная была крохотной в сравнении с площадью и прошлым залом — в восемь его шагов длиной. Вдоль одной стены тянулись окна с изящными каменными масверками. Они выходили прямо на Крепость Геры — на ее искусственные скалы, покрытые огромными плитами облицовочного камня и резко уходящие на триста метров вниз, прямо к городу. Почти всю правую часть комнаты занимала статуя невысокой художественной ценности, но стояла она здесь не для красоты. Она была напичкана взрывчаткой и служила последним, отчаянным средством защиты от тех, кто вздумает отправить нового императора в могилу к старому.

Сангвиний остановился перед Повелителем Человечества.

Император смотрел в сторону, сосредоточив взгляд пустых глаз на невидимой дали.

— Зачем Ты погиб, Отец? — прошептал Сангвиний. — Прости, что посмел взять Твой титул. Робаут говорит, что Ты бы понял. Но я в этом больше не уверен. — Он коснулся бронированной ноги статуи. — И прости, что ни в чем не уверен. Прости, что мы тебя подвели.

Сангвиний поклонился в пояс и коснулся лба, а затем прошел через золотистые двери в тронный зал.

Это был очередной гигантский зал с широким и высоким купольным потолком, который поддерживали два ряда колонн. По низу купола шел балкон, обрамляя центр с троном.

«Моего трона», — подумал он. Мысль была нелепой, да и все это казалось игрой.

Тронный зал был так велик, что Сангвиний мог бы в нем летать, но он предпочитал этого не делать, поскольку в такие моменты чувствовал себя птицей в клетке, а потому пешком пошел вдоль длинного нефа.

— Азкаэллон? Сын мой, я здесь. Что за проблемы заставили тебя оторвать своего примарха от медитаций?

Ответа не было. Одно из знамен вдоль прохода затрепетало на возникшем ниоткуда сквозняке. Сангвиний мельком взглянул на него, отметив, что нижний край колыхался возле того участка стены, на котором Жиллиман выместил свой гнев.

Сангвиний обернулся. Почти все напольные канделябры потухли. В воздухе висело несколько люменосфер, но их тусклый свет не мог прогнать тени, в иных местах настолько плотные, что даже глаза примарха с трудом могли в них что-либо увидеть. В зале стоял холод. Перья шевельнулись, когда кожа вокруг их стержней сжалась.